Глава 37

 

Вечером того дня, когда умер Эмануил Ласкер (это было за два месяца до отъезда в Риу-Прету), Ольга напрасно прождала его в спальне. Капабланка погасил свет, но так и не поднялся с кресла, просидев до поздней ночи. Он прочёл новость в газетах. Там была всего одна колонка, затерявшаяся между многочисленными отчётами о новой войне, которая шла полным ходом: ещё одно соглашение - между СССР и Германией - и привычные уже донесения с греко-албанского фронта и из Северной Африки. Капабланка скомкал газету. Теперь он сжимал её в кулаке. Слишком много было воспоминаний, которые требовалось привести в порядок. Слишком много городов, Капабланке казалось, что их названия звучат в ночной тишине. Последний раз, когда он встречался с Ласкером (это было пять лет назад в Ноттингеме), они заключили мир. Но даже если бы он проиграл, как годом ранее в Москве, это бы его уже не обеспокоило. Он чувствовал по отношению к Ласкеру что-то вроде запоздалых угрызений совести за то, что всё-таки лишил его звания чемпиона мира.

Размышляя о смерти Ласкера, он чувствовал, что в нём снова вскипает гнев на Алехина. Ведь это его друзья с нелепыми свастиками на рукавах конфисковали у Ласкера все сбережения и квартиру, в которой он проживал вместе с женой. И дом в деревне, где он писал свои работы по философии и математике. Ласкер был сыном служителя синагоги в Берлинхене, и ему пришлось снова участвовать в соревнованиях - в поисках средств к существованию и удобного случая для отъезда в Нью-Йорк.

Когда он прибыл в Америку, Капабланка отправился навестить Ласкера в маленьком домике, который тот тогда занимал. Хосе-Рауль собирался выразить ему свою поддержку и пригласить в Манхэттенский шахматный клуб, который Ласкер мог бы посещать хотя бы по воскресеньям. Однако он почти там не показывался. Между ними было двадцать лет разницы, и их отношения были больше похожи на отношения отца и сына: конфликтные в юном возрасте Капабланки, а позднее всё более сердечные и уважительные с его стороны. Только два раза Ласкер смог его обыграть. Но оба стали для него настоящим уроком.

Всё же, когда Капабланка думал о Ласкере, в первую очередь вспоминалось некоторое отвращение, даже стремление уклониться от встреч за шахматной доской, несмотря на его бойцовский характер. Уже давным-давно, с целью избежать развития агрессивности и ожесточения, которая внушала ему профессия шахматиста, Ласкер изобрёл менее кровожадную игру, похожую на русские шашки. Борьба в ней велась на доске «семь на семь», и фигуры противника не съедались, а только брались в плен и в дальнейшем могли быть освобождены и возвращены в игру.

Тогда Берлин был ещё свободным городом, он это подчёркивал с гордостью. Ласкер проводил вечера в маленькой гостиной семьи Эйнштейнов, где его друг Альберт признавался ему, что никогда не любил шахматы, потому что его отталкивают присущие этой игре формы подавления интеллекта и дух конкуренции.

Ласкер пытался объяснить ему, что для него шахматы лишь формальная система, внутри которой можно проверять самые разные теоремы, но это не было искренне в глубине души. Просто в старости он стал более терпим и великодушен. В свою очередь, Альберт охотно выслушивал его опровержения теории относительности.