Глава 45

 

Пока Капабланка изучал правильный, но маловыразительный профиль своего противника, он думал о странном совпадении, которое случилось в его жизни: та, кого он любил больше всех, и тот, кого он больше всех ненавидел, они оба были русскими. Словно ненависть была настолько схожа с любовью, что требовала тех же географических мест, тех же расстояний. Ольга была обратной стороной Алехина. Когда он сформулировал для себя эту мысль, руки у него покрылись потом, и он изо всех сил принялся гнать прочь такое объединение Алехина и Ольги. Тем не менее,  целыми днями он не мог к ней прикоснуться, словно она тоже таила в себе какую-то опасность, ловушку, западню.

Его мучал постыдный страх. Что Алехин уведёт её у него при первой же возможности. И что она позволит себя пленить. В своём воображении он уже видел, как Алехин касается кончиков усов своим привычным самодовольным жестом. Он отнял у Капабланки королевство, а теперь хотел объявить шах и его королеве. В этом случае шахматная доска станет для него совершенно пустой. Такая потеря будет невозвратима. Время от времени Ольге приходили письма на русском. «Это мои старые подруги», - говорила она. Но у Капабланки всегда сохранялось подозрение, что здесь какая-то военная хитрость, уловка. Может быть, это он ей пишет, Капабланка ведь не мог перевести, что там написано.

«Госпожа бессоница, пожалуйста, отпусти ты меня», - молил он ночью в постели. Он слышал дыхание Ольги в темноте. И смутно видел очертания её спутавшихся волос на подушке. Ему хотелось слегка коснуться её щеки тыльной стороной ладони, сжать её в объятьях и похитить немного её жара для себя. В конце концов он поднимался с кровати. Отодвигал широкую занавеску кладовой и доставал с крайней нижней полки свою единственную шахматную доску. Затем усаживался в кухне. Через окно проникал слабый свет, который освещал часть стола и стены. Капабланка медленно расставлял фигуры на доске, одну за другой, но игру так и не начинал. Фигуры неподвижно стояли на своих исходных позициях весь остаток ночи. «Цейтнот», - бормотал он еле слышно. «Я попал в цейтнот». И повторял эту фразу с болезненной яростью.

Только теперь он понял, какой простой смысл имели эти слова для него. Это не был хрестоматийный страх угодить в слепую петлю времени, где не будет возможности спастись. Это беда, которая распространяется по всему телу, как инфекция. Красный флажок часов вот-вот упадёт, и ты бьёшь по часам в предсмертных судорогах и совершаешь решающую ошибку. Нет. Это была более необычная фобия. Боязнь не последнего, а первого хода. Страшное волнение, переживание из-за времени, которое не начинается, но которое, тем не менее, пройдёт, как любое другое время.

Он гнался за тем, чего никогда бы не смог догнать. Им овладело какое-то упрямство. Он был охвачен страстным волнением. Нужно было исправлять позицию, проигранную в другой жизни. Он принял бы всё, но не это отсутствие игры, непредоставленную возможность, постоянную отсрочку...

 

 Часто он вынужден был снова вставать и распахивать окно. Чтобы впустить свежий воздух.