Перевод производился в 2013 году, русский текст книги был опубликован в феврале 2015 года.

 

 

Об этой книге (от переводчика)

 Дорогие читатели и любители шахмат!

 

Перед вами одна из самых неоднозначных книг о шахматах. Несмотря на то, что написана она шахматистом, более того, очень сильным игроком (в 30-е и 40-е годы XX века Ройбен Файн 3 раза выигрывал с командой США золотые медали на Олимпиадах, 7 раз чемпионат США и считался одним из претендентов на звание чемпиона мира), здесь он выступает в другой своей ипостаси – известного учёного-психоаналитика. В 1948 году Файн отказался от участия в матч-турнире, в котором после смерти Алехина определялся новый чемпион мира, и целиком сосредоточился на своих научных интересах (сразу после второй мировой войны он получил степень доктора психологии и занял профессорскую должностьв Южно-Калифорнийском университете). В этот период он почти не участвовал в серьёзных соревнованиях, ограничившись написанием ряда весьма неплохих книг, освещавших различные области шахматной игры.  Но данное эссе – плод усилий психоаналитика, а не шахматиста, от последнего автор позаимствовал лишь знание шахматной истории, фактов и психологии своих бывших коллег. Правда, автор и не собирался выносить свои мысли на всеобщее обозрение. Изначально работа была адресована узкому кругу экспертов: в 1956 году она была опубликована в специализированном академическом издании – журнале-альманахе «Психоанализ». Характерным был и первоначальный заголовок: «Наблюдения психоаналитика о шахматах и шахматистах». Однако в 1967 году издательство Dover Publications решило познакомить весь мир с этим чисто научным трудом, издав его под более общим названием «Психология шахматного игрока», прежний заголовок был приведён лишь в скобках. Полагаю, что после прочтения книги все согласятся с тем, что такое наименование вводит читателя в заблуждение. Главной темой книги Файна является всё-таки не психология шахматиста во всех её проявлениях, а клинические отклонения у игроков, природу которых автор пытается вскрыть при помощи необычайно модной тогда теории психоанализа.

            С большой долей уверенности можно предположить, что изложенная здесь Файном теория вызовет не только недоумение, но и возмущение у всех, кто любит шахматы и посвящает им немалую часть своей жизни. Однако, с любым мнением бывает полезно ознакомиться, хотя бы для того, чтобы его категорически отвергнуть. Прежде всего, конечно, явной нелепицей выглядит постоянное объяснение каких-то решений и вообще изменений на шахматной доске в связи с либидо игрока, его якобы скрытыми в подсознании сексуальными мотивами. Таких примеров в книге масса, и они вызывают лишь отторжение по отношению к книге и её автору. Но надо помнить, что в те годы теория психоанализа только развивалась, и многие впадали в крайность, объясняя сексуальной сферой решительно всё в поведении. Да, многие мысли автора вызовут, в лучшем случае, улыбку, однако, нужно отдать должное Файну, который добросовестно пытается выяснить, с чем конкретно были связаны те или иные отклонения в поведении у шахматистов. Вновь напомню: данный труд первоначально был адресован исключительно специалистам по психоанализу и не предназначался к широкой огласке.

             Добавлю ещё написанную мной аннотацию к книге:

«Вашему вниманию предлагается весьма неоднозначная работа на шахматную тему. Она написана одним из сильнейших шахматистов своего времени, претендентом на шахматную корону Ройбеном Файном, однако речь в ней идёт не о красоте шахматных комбинаций или великих стратегических замыслов, и даже не о психологической составляющей шахматиста-спортсмена, как можно было бы подумать из названия. Ройбен Файн был одним из сторонников весьма молодой тогда психоаналитической науки, и в данной работе он смотрит на шахматистов и их творчество именно как последователь Фрейда. Многие выводы Файна сейчас выглядят смехотворными, если не сказать больше. Да, многие мысли автора вызовут, в лучшем случае, улыбку, однако, нужно отдать должное Файну, который добросовестно пытается выяснить, с чем конкретно были связаны те или иные отклонения в поведении у шахматистов».

 

Отрывок из книги

Суть настольных игр, как правило, состоит в том, чтобы, перемещая фигуры на доске, уничтожить боевые единицы противника (как, например, в обычных шашках), либо загнать их в заранее определённое положение (как в китайских шашках). Как только это происходит, партия признаётся выигранной. В шахматах же мы видим уникальную особенность: цель игры здесь – заматовать Короля противника. Отсюда совершенно новый свод правил, регламентирующий, каким образом мат может быть поставлен или не поставлен, именно эти правила и придают шахматной игре такую исключительность. Разумеется, взятие вражеских фигур присутствует тоже, но, в отличие от других игр, можно забрать почти все силы противника и всё равно проиграть.

Таким образом, Король совершенно необходимая и чрезвычайно важная составная часть игры. К тому же, его нельзя заменить. Теоретически на доске могут появиться девять Ферзей, десять Ладей, десять Коней или десять Слонов (как результат превращения Пешек), но Король всегда только один.

Все указанные свойства Короля (обязательное присутствие на доске, архиважность и незаменимость) заставляют вспомнить о верховных властителях Востока. Правда, есть одна существенная разница: Король на доске – слабая фигура. Его собственные возможности весьма ограничены. Для других фигур можно установить приблизительные эквиваленты их силы. Например, три пешки стоят как одна лёгкая фигура, а две лёгкие фигуры как ладья и пешка и т.п. Ввиду особой природы Короля для него таких эквивалентов нет. Тем не менее, в самом приближённом виде, говорят, что Король немного сильнее Пешки, но не дотягивает по силе ни до одной из фигур (строго  говоря, Короля даже нельзя рассматривать как «фигуру», в узком терминологическом смысле разделяют Пешки, Фигуры (лёгкие и тяжёлые) и Короля). В результате, Короля приходится большую часть игры укрывать в безопасном месте (при помощи рокировки). Он может двинуться вперёд, только когда произошли многочисленные размены,  особенно, если с доски исчезли Ферзи. Несмотря на крайнюю важность Короля (вернее было бы сказать, из-за неё – прим. перев.), другие фигуры  должны защищать его, а не он их.

Насколько я сумел установить (26), ни в одной другой настольной игре нет фигуры, которая бы так радикально отличалась по своим свойствам. В шашках, например, Дамка (по-английски также King – «Король» - прим. перев.) – это всего лишь увеличение силы простой шашки, и её можно брать, как и другие боевые единицы. Именно Король делает шахматы такими уникальными. 

Соответственно, Король должен быть центральной фигурой и в символике игры. Кратко резюмируем: Король – это необходимая, крайне важная, незаменимая, но вместе с тем слабая и требующая защиты фигура. Данные качества приводят к множественности символических смыслов (сверхдетерминированности) Короля. Во-первых,  он обозначает пенис мальчика в фаллической фазе, а значит, характерный для этого периода страх кастрации. Во-вторых, он придаёт ряд основных характерных черт образу собственного Я, позволяет соотнести себя с людьми, которых все считают очень важными, необходимыми и незаменимыми. Что позволяет говорить о дополнительной возможности возникновения конфликтов на почве нарциссизма. В-третьих, это отец, низведённый до положения сына. Подсознательно Король даёт мальчику возможность сказать отцу: «Возможно, во внешнем мире ты большой и сильный, но когда ты попадаешь сюда, то становишься таким же слабым, как я, и нуждаешься в не меньшей защите, чем я.»

Любая игра, по сути, запускает процесс уравнивания людей: на беговой дорожке, на бейсбольной площадке, за шахматной ли доской – все люди равны. В шахматах, однако, есть дополнительный фактор, выделяющий их среди других игр:  наличие фигуры, отличающейся по своей ценности от всех других, фигуры, вокруг которой вертится вся игра. Существование Короля делает возможным процесс идентификации, который выходит далеко за рамки возможного в других играх. (Д-р Теодор Рейк указывал, что правила, регламентирующие возможности шахматного Короля, поразительно похожи на многочисленные специальные табу, окружающие вождей первобытных племён.См. З.Фрейд «Тотем и табу», Часть II,  раздел b - Табу властителей.)  Тем самым шахматы предоставляют личности большие возможности для самоутверждения.

Ладья, Слон, Конь и Пешка также нередко символизируют пенис. Кроме того, они могут иметь и другие значения. Для одного игрока фигура «Слон» подсознательно являлась образом Супер-Эго (Супер-Эго (или Сверх-Я) — в психоанализе так называют моральные установки человека: представление человека о том, что в этом обществе он должен делать, а что — нет – прим. перев.) – её наименование (по-английски Bishop - «епископ» - прим. перев.) воспринималось им буквально. Фигура «Конь» (по-английски Knight означает «рыцарь, всадник» - прим. перев.) может символизировать просто лошадь, иногда её так и называют - «Horse».   

Пешки символизируют детей, особенно маленьких мальчиков. Они могут вырасти, повзрослеть (превратиться в другую фигуру), когда доберутся до восьмой горизонтали, но стать «Королём» (и это весьма важно) не могут. На символическом уровне данное ограничение при превращении пешки означает, что разрушительная сторона соперничества с отцом усиливается, тогда как созидательный аспект этих отношений, который мог бы помочь мальчику стать похожим на отца, не реализуется. Итак, мы можем ожидать у шахматиста, с одной стороны, весьма критичное отношение к авторитетам, а с другой, неспособность или нежелание идти по стопам отца. (Я заметил, что у очень малого числа шахматных профессионалов сыновья становятся сильными шахматистами, бессознательно отцы не допускают идентификации своих детей с собой.) Контраст между сильным Королём и скромной Пешкой также способствует символической многозначности, свойственной образу собственного Я шахматиста, той многозначности, что совершенно ясно просматривается и в образе самого Короля.

Ферзь (по-английски Queen – «Королева» - прим. перев.), как и следовало ожидать, означает женщину или образ матери. До проникновения шахмат в Европу (XIIIвек) Ферзь не был такой мощной фигурой, какой он является сейчас. Очевидно, это прямое отражение различного отношения к женщине на Востоке и Западе. Джонс замечает, что психоаналитиков совсем не удивляет, когда они узнают, что в атаке на Короля (читай «отца») главную ударную силу составляет именно Ферзь.

Резюмируем: шахматы могут символизировать ситуацию в семье.  Это может объяснять, почему шахматы обладают такой притягательной силой. В своих мыслях и фантазиях игрок может сотворить то, что он никогда бы не сумел совершить в реальной жизни.

Обратимся теперь к Эго шахматного игрока. Начнём с того, что он использует преимущественно интеллектуальные, умственные формы защиты. В шахматах мысль заменяет действие. В отличие от других видов спорта, например, бокса, здесь нет никакого физического контакта. Нет даже той опосредованной формы физического контакта, которая имеет место в теннисе или гандболе, где игроки бьют по одному и тому же предмету (мячу). Шахматисту разрешается касаться фигуры соперника только с целью её взятия, когда, согласно правилам, фигура должна быть убрана с доски.

Когда игроки становятся профессиональнее, запрет на физический контакт становится ещё строже. В партиях мастеров неукоснительно соблюдается правило «тронул-ходи». Если игрок дотрагивается до фигуры, он обязан сходить ею. Если он касается фигуры нечаянно, то должен сказать «jˊadoube», что в переводе с французского означает «поправляю». Правила международных шахмат требуют, чтобы эта фраза была сказана по-французски.

 В такой форме шахмат, как игра по переписке, расстояние между партнёрами ещё больше, они никогда не видят друг друга. Все ходы пересылаются по почте. Здесь можно касаться фигур, но игроки, конечно, никогда не встречаются друг с другом.

Учитывая глубокий фаллический символизм шахматной игры, запрет на прикосновение имеет два смысла с точки зрения бессознательного, или, если сказать иначе, Эго игрока ограждается от двух угроз. Первая – это мастурбация (не трогай мой пенис, не трогай мои фигуры, а если тронешь, будь готов извиниться). Другая угроза – гомосексуальность, или телесный контакт между двумя особями мужского пола, в первую очередь, взаимная мастурбация.

Помимо этого чисто оборонительного свойства, умственная деятельность в шахматах имеет множество других смыслов. Для стороннего наблюдателя безразличие к окружающему миру представляется наиболее отличительной чертой шахматного игрока. Многочисленные карикатуры изображают двух шахматистов, которые начинают партию ещё мальчиками, а заканчивают уже седобородыми стариками.

Сами игроки вполне сознают свою склонность полностью уйти в свои мысли, забыв о физической деятельности. Это представляет для них настолько большую опасность, что в турнирах пришли к необходимости ограничивать время на ходы. Примерно с 1880 года все соревнования проводятся с использованием шахматных часов. Забавный случай произошёл в партии Паульсен - Морфи, которая игралась ещё без часов. Соперники  просидели за доской одиннадцать часов, не сказав ни слова и не сделав ни одного хода. В конце концов, Морфи, проявивший невероятную терпеливость, вопросительно взглянул на соперника. Тогда Паульсен спросил: «Так сейчас мой ход?»

  Игрок может думать часами над одним ходом, но в случае необходимости он может делать ходы и со скоростью молнии. Турниры по быстрым шахматам, или рапиду, которые сейчас так часто можно увидеть, играются с контролем 10 секунд на ход. Иногда мастера играют даже в так называемый «блиц», где они обязаны отвечать мгновенно, меньше чем за секунду. При таких контролях времени появляется возможность за один вечер сыграть десятки, а порой и сотни партий.  Самая медленная из игр становится самой быстрой.

Упомянутые выше контрасты весьма характерны для всего процесса мышления в шахматах. В турнирах обычным контролем времени является два с половиной часа на 40 ходов. Это означает, что игрок может распределять время по своему усмотрению, лишь бы он успел сделать 40 ходов в отведённые ему два с половиной часа. Нередко случается, что игрок затратил, скажем, два часа и 28 минут на 25 ходов. Тогда на оставшиеся 15 ходов у него остаётся всего две минуты. Такая ситуация известна как цейтнот. Испытывая столь колоссальную нехватку времени, шахматист, который до этого почти не двигался, за оставшееся время часто делает все необходимые ходы, да ещё и с поразительной точностью.  Невольно задаёшься вопросом, о чём же он думал раньше? Если можно найти хороший ход за десять секунд, зачем тратить на него полчаса?

Ответ на этот вопрос заключается в постоянной неопределённости, которая окружает шахматиста. Позиции, которые получаются в процессе игры, очень часто весьма сложны. В ряде случаев бывает нетрудно обнаружить верное продолжение, но в большинстве это не так. На тщательный анализ всех возможностей и определение лучшего хода могут уйти часы, иногда дни. За доской мало кто может быть уверен, что нашёл правильное решение, чаще всего полагаются на так называемую «оценку позиции» или «интуицию». Представление дилетанта, что шахматный мастер может заглянуть на 25 ходов вперёд – не что иное, как миф, хотя профессионал, разумеется, рассчитает варианты точнее, чем новичок.

Таким образом, игрок постоянно пребывает в состоянии неуверенности в себе. Если его вынудить, он может что-то предпринять и разрубить гордиев узел, если же нет, он предпочитает проверять и отсеивать идеи, пока не подойдёт как можно ближе к верному ответу.

Де Гроот уподобляет этот процесс научному исследованию, в котором различные гипотезы изучаются экспериментальными методами. Однако, есть одно существенное отличие. Шахматный игрок свои гипотезы может проверить только в уме; как только он приходит к какому-либо решению, то должен поставить на него всё. Таким образом, он испытывает гораздо большее напряжение, чем, например, исследователь химических процессов, который может выбрать и осуществить одно предположение, а если оно не подтвердится, перейти к другому.

Когда очередь хода за соперником, игрок часто имеет много времени на раздумья – пять, десять минут, иногда полчаса или даже час. Можно было бы предположить, что в это время он будет изучать положение на доске.  Но такое происходит редко. Большую часть такого времени он  тратит на обычные мысли, никак не связанные с шахматами.  При этом напряжение за доской сохраняется, так как игрок не знает, в какой именно момент его снова призовут делать ход.

Итак, вновь мы видим яркий контраст: возбуждение, неопределённость, напряжённые поиски при своём ходе и праздное времяпрепровождение при ходе соперника.  И, на протяжении всей партии, состояние непрекращающейся общей напряжённости. Поэтому не вызывают большого удивления многочисленные жалобы шахматистов на то, что игра заставляет их «нервничать». Многие бросают шахматы, потому что не могут выдерживать напряжения или приходят к выводу, что они не стоят затрачиваемых усилий.     

Что касается разговоров во время игры, то здесь в шахматах наблюдается такой же парадокс.  Правила запрещают игрокам обмениваться фразами, но любопытное исключение составляют нетурнирные поединки, когда соперники ударяются в другую крайность и не перестают разговаривать за доской. Кто-то декламирует стихи Льюиса Кэролла. А кто-то придумывает особый нелепый язык, не имеющий никакого смысла и понятный только ему одному. Например, один, делая шах, может в этот момент сказать сопернику: Шминкускрачустифусмитплафкесшрум-шрум».   А другой: «Давай уедем в город Вера-Крус, в котором четыре Н». Ничего подобного в обычной речи не наблюдается. Играющие словно дают понять, что любая физическая деятельность сейчас воспринимается ими несерьёзно, на детском, инфантильном уровне. Разумеется, отклонение слов от их первоначального значения характерно для  обсессивного (т.е. маниакального, навязчивого, одержимого – прим. перев.) мышления.  

Все эти разнообразные крайности делают процесс мышления шахматиста более понятным для нас. Эго шахматиста использует его интеллектуальные способности и фантазии для управления конфликтами. Но оно не позволяет этому процессу (мышлению) заходить слишком далеко. Поскольку шахматы – это живая игра, шахматист всё время возвращается назад, к реальности. Мысль заменяет действие, но и действие тоже прерывает свободный полёт мысли. В этом отношении шахматист отличается, скажем, от обычного мечтателя или шизофреника, которых ничто не может оторвать от их грёз.

 

Сам процесс мышления всё время меняется: то он требует очень высокой организованности, в определённом смысле сравнимой с решением задачи при научном исследовании, то становится просто выражением самых разнообразных обсессивных наклонностей. Переход от действия к мысли может тогда быть либо реализацией умственных способностей личности, либо защитным манёвром, предохраняющим её от различных страхов перед физическими действиями, либо промежуточной комбинацией этих двух вариантов.