Глава 33

 

         Когда сейчас он воскрешал в памяти, как они лежали на одних и тех же простынях, держа в объятиях и обливая потом одну и ту же женщину, как тяжело дыша, нашёптывали слова любви в одни и те же уши, его кровь снова бурлила. Он должен был сразу это понять. Алехин был настолько глубоко предан шахматам, что вся эта история с мадам Златой, вероятно, была всего лишь удобной возможностью отвлечь его, Капабланку. Этот садист интуитивно почувствовал его слабую сторону и воспользовался ею. Он был игроком без угрызений совести, дерзким, инфантильным. Он заплатил бы проститутке из своего кармана, если бы понадобилось. Когда он водил его по близлежащим заведениям на Неве, то, если память ему не изменяет, никогда не удалялся из-за стола. Он побуждал его пить и танцевать, а сам всегда оставался сидеть, молча размышляя о чём-то в одиночестве. Нет, он никогда не был ему другом. Алехину никогда не приходилось пожимать кому-нибудь руку без чувства недоверия или неприязни. Капабланка ни разу не видел, чтобы он кого-нибудь обнял, да и вообще, каждое его движение оставляло впечатление некоторой натянутости. Рука его была уверенной и твёрдой только за шахматной доской. Покидая Петербург и комнату их общей любовницы, он, конечно, уже знал, что недалёк тот день, когда никто не сможет с ними тягаться. Капабланка и Алехин. Только они вдвоём. На мировом пьедестале. И в тот день, когда они сойдутся в борьбе за звание чемпиона, деревянные фигуры покажутся каменными, поднимать их будет ужасно тяжело. А показания шахматных часов станут исчезать, словно в тумане. Ум превратится в коварство, гордость в высокомерие. В ярость. В отраву.

Это был лишь вопрос времени.  

После убийства эрц-герцога в Сараево по Европе распространилась чёрная чума армейских маршей, столбов дыма и вырытых окопов. Непрерывный размен фигур, не ведущий к перевесу ни одной из сторон.

В Манхэттенском шахматном клубе на шахматных досках лежали развёрнутые газеты. Но самые интересные новости привозили проезжающие через Нью-Йорк иностранцы. Шахматные мастера, бежавшие от войны.

Однажды в клуб вошла группа беженцев из России. Капабланка подошёл к ним и спросил, что известно об Алехине.

- Его следы затерялись, - сказал ему человек с шрамом на вытянутом лице и с очень сильным московским акцентом.

- Кое-кто поговаривает, что он сбежал в Австрию и отличился на восточном фронте в Галиции, - подал голос другой.

- Когда разразилась война, он находился в Мангейме, на турнире. Его арестовали в тот же вечер, - вступил в разговор третий.

- Он военнопленный, - добавил ещё один.

- Не верьте: он, должно быть, попросился в обычную тюрьму, так как освобожден от призыва на военную службу.

- Этот вариант не сработал. Потом его всё равно отправили в Россию.

- Он сам себя освободил от военной службы. Уж точно не герой.

- Я слышал, что он пошёл добровольцем в медицинский корпус.

- Тогда он вернётся с наградой. Со святым Станиславом или святым Георгием.

Все засмеялись, причина смеха Капабланке была непонятна.

- Правда в том, что теперь он будет одним из многих, загубленных этой войной: его бросят в общую яму, как и всех остальных, - заключил самый первый из говоривших, и на этом разговор закончился.

Капабланка почувствовал ломоту в руках. Судороги. Те же самые судороги от вспыхнувшего гнева, которые он испытывал сейчас. Из-за партии, которую ещё не сыграл и которая, возможно, так и не будет никогда сыграна. Не то же ли самое ощущает безнадёжно больной? Тоску по времени, которое не наступит, больше не будет никогда пота, крови и слёз, не будет ферзевого гамбита, атаки и защиты, не будет поражения и отмщения за него? Можно ли испытывать тоску по будущему? По будущему, которое у тебя отбирают? Значит, его действительно похоронили на каком-то кладбище в Галиции, и у него в памяти остались лишь его сильный голос, его смех...

Однако Алехин оказался настоящим демоном, дьяволом, живучим, как кошка.

Он умирал и воскресал один, два, три и бог его знает сколько ещё раз.

После первых беженцев приходили другие и сообщали, что он был ранен во время наступления Керенского и что кто-то, носивший такое же имя, сыграл в санатории Тарнополя партию, ходы которой были тщательно записаны в записную книжку одного офицера. А потом были третьи, они клялись, что он был обвинён в шпионаже и в Одессе снова посажен в тюрьму, и что его убила эпидемия скарлатины. В какой-то газете даже появилось известие о похоронах. Впрочем, это было быстро опровергнуто: кто говорил, что он штурмовал Зимний Дворец, кто уверял, что он был расстрелян большевиками, а всё богатство его семьи разграблено. А кто утверждал, что в самый последний момент, в ночь перед расстрелом, его спас сам Троцкий, якобы для того, чтобы можно было сыграть с ним ещё одну партию в камере.

Капабланка долго упорно считал, что все эти разговоры о его смерти соответствуют действительности. Потому что человек, который после 19-го года снова сел за шахматный столик в Москве, а затем играл в Нижнем Новгороде и Киеве, не был больше тем юношей в форме, которого он знал в Петербурге.

Он по-прежнему был дерзким и нетерпимым, но выглядело это по-другому, несколько завуалировано, словно всё теперь было подчинено какой-то тайной цели.  Кроме русского, он хорошо говорил по-французски, по-немецки и по-английски. Женился на баронессе, потом на писательнице. Получил место в министерстве иностранных дел, но воспользовался им только для того, чтобы получить визу в Берлин и эмигрировать в Париж. Какое-то время, пока не вернулся к шахматам, он работал следователем в уголовном розыске. Теперь он тоже ходил в штатском. И одевался тщательно. Лоснящиеся волосы и едва пробившаяся тонкая нить усов. Однако лицо у него округлилось, волосы стали светлее, а глаза меньше, и расположены они теперь были не совсем равномерно. Взгляд, который исходил из них, был слегка кривым, и в нём больше не было никаких признаков насмешки или соучастия.   

Нет, Алехин стал ненавидеть его не из-за мадам Златы. Здесь было что-то более глубокое. Эта ненависть родилась раньше.

Когда Капабланка снова встретился с ним в Лондоне, они обменялись лишь несколькими  фразами.