8

         У Капабланки сохранилась фотография того времени, которую он всегда носил с собой в портмоне.

         Он с гордостью показывал её каждому, с кем хотел продолжить знакомство, особенно женщинам, с которыми отправлялся ужинать в первый раз.

         Это было частью некоего церемониала. Всегда наступал момент, когда его спрашивали, с чего всё началось, и вот тогда Капабланка с видом полного удовлетворения, привычным движением доставал из пиджака портмоне, не говоря ни слова, извлекал оттуда маленький снимок и протягивал заинтригованной хозяйке. Выжидал несколько секунд, пока фотографию повертят в руках, а затем произносил:  

- Вот, это я.

- Нет, не этот с усами, а другой, мальчик.

         На фото он сидел на резном стуле кустарной работы, одной ногой он упирался в опору шахматного столика, а другую поставил на маленькую коробку, лежавшую в самом центре соломенного табурета для ног. Отец располагался в низком кресле с обшитыми материей подлокотниками и перекладинами из тёмного лакированного дерева. Между ними на столике лежала шахматная доска. На заднем плане была видна стена гостиной в их доме, одна половина которой была обклеена обоями в цветочках. Справа, через высокое белое окно, на котором стоял цветущий фикус, падал свет. 

         Больше всего Капабланку наполняло гордостью даже не документальное свидетельство его раннего развития, а элегантная внешность отца - пиджак с треугольными обшлагами, накрахмаленный воротничок, идеальная линия брюк, а также выразительная поза, в которой тот застыл: одна рука приставлена к глазам, изображая козырёк, а другая напряжённо упирается в колено, во всей фигуре отца читалось старание, граничившее с фанатизмом.

         Что касается собственной персоны, Капабланке больше всего нравились блестящие высокие сапожки, которые доходили ему до середины голени. Прошло уже почти пятьдесят лет, но он всё ещё ощущал резкий запах кожи, из которой они были изготовлены, и до сих пор помнил, какая она была упругая, когда он сжимал её пальцами. Сапожки настолько сильно притягивали его взгляд к себе, отвлекая от шахматной доски, что Капабланка даже подумывал, не с этой ли обувью связано его подлинное призвание эксцентричного и вольнодумного авантюриста.

         Впоследствии Капабланка был поражён, заметив, как же мало он изменился с годами. Черты его детского лица были такие же, как теперь у взрослого мужчины.

         Он часто смотрел на этот снимок так, как обычно смотрятся в зеркало.

         У него имелась ещё одна фотография, сделанная лет через пятнадцать после первой, на ней он был уже взрослым человеком. На этом снимке изменились лишь пропорции, да цвет одежды был другой. А ещё лоб у отца теперь был с залысинами.