Из книги Жака Ханнака 

«Эмануил Ласкер. Биография чемпиона мира»

(1952, 2 изд. 1962)

 

 

 

 

 

 

 

Глава 33

Россия

(перевод с немецкого В.Ананикова и С.Худякова) 

 

На старости лет Ласкер остался без родины, а скромное имущество, находившееся в его берлинской квартире и в небольшом поместье Тиров (примерно в 30 км к югу от Берлина – прим. переводчиков), было отнято новыми хозяевами Германии. Куда теперь ему было податься, где найти приют? Шахматы отвлекли Ласкера от грандиозных планов в науке, но сделали великим и знаменитым. Значит, они должны были спасти его от нищеты в старости, не оставить на произвол судьбы. Ласкер принёс столько жертв шахматной богине, что теперь имел полное право возложить все свои надежды на неё, и Каисса его не подвела.

         В Москве вновь готовился большой турнир, и не было ничего удивительного в том, что Ласкера пригласили в нём участвовать. Марта ещё раз побывала в Берлине, а затем отправилась в Варшаву, где её уже ждал Ласкер в компании польского чемпиона Пшепюрки. Ласкер был очень дружен с Давидом Пшепюркой, не только потому, что тот был одним из самых талантливых шахматных композиторов своего времени, но и потому, что вне шахмат Давид был невероятно притягательной личностью. Ласкера очень интересовали шахматные задачи, хотя сам он их никогда не составлял. Он составил лишь несколько этюдов, идеи для которых, скорее всего, брал из своей турнирной практики. Каждый из этих этюдов несёт на себе печать гения. Если вы захотите выразить всю суть личности Ласкера в одной шахматной эпиграмме, то вам следует познакомиться с тем его этюдом, в котором чёрная пешка находится на втором ряду, угрожая в любой момент пойти на первый и превратиться в ферзя. И хотя у белых пешка тоже находится на предпоследней, седьмой горизонтали, непонятно, каким образом она может хотя бы на мгновение опередить свою соперницу. Диаграмма с этим этюдом достойна того, чтобы быть высеченной на могильной плите Ласкера. Вероятно, ещё никому из великих людей не удавалось так ярко и полно выразить свой характер в одной миниатюре.

         Когда чета Ласкеров попрощалась с Пшепюркой, и скорый поезд умчал их в сторону русской границы, они ещё не знали, что в их жизни начинается новая большая глава. В Москве всех участников турнира поселили в гостинице «Националь», и в их распоряжении до начала турнира было ещё четыре свободных дня.

          И вот наконец  наступил день жеребьёвки. Музей изобразительных искусств раскрыл свои двери перед участниками, именно здесь они должны были продемонстрировать своё собственное искусство на шахматной доске. Игроки сидели в колонном зале в высоких позолоченных креслах, обшитых красной парчой, и сверху на них гордо взирали статуи греческих богов. Однако шахматистам некогда было любоваться окружавшей их красотой. Все их чувства и мысли были заняты грандиозными сражениями на 64-х клетках. Толпы зрителей заполонили весь музей, а на прилегающих улицах стояли длинные вереницы людей, тщетно ожидавших возможности войти в переполненное здание. Шахматистов привозили на автомобилях, и каждого из них публика бурно приветствовала. Но никого, даже местных русских игроков, не приветствовали столь воодушевлённо, как Ласкера.

         В те дни одна из лондонских газет писала: «Ласкера в Москве приветствуют с таким же энтузиазмом, как в Америке какую-нибудь кинозвезду». Как-то раз водитель запоздал, и толпа уже собиралась отнести Ласкера домой на руках. К счастью, шофёр всё-таки объявился и помог маэстро выпутаться из этой двусмысленной ситуации. Ласкер быстро получил у публики ласковое прозвище: «Старичок».

         Необходимо однако сказать несколько слов и о соперниках Ласкера. Ими были международные гроссмейстеры Капабланка, Флор и Шпильман, новый грозный чемпион России Ботвинник, а также ряд молодых и сильных международных мастеров - Лилиенталь, Пирц, Штальберг, целая плеяда советских звёзд, наконец, впервые в истории международных шахматных турниров среди участников была женщина - чемпионка мира Вера Менчик. Всего было 20 участников, 19 туров, и каждый день игра в среднем продолжалась 8 часов!   

         Пол Хьюго Литтл в статье, посвящённой памяти Ласкера (в американском шахматном журнале «Чесс Ревью» за февраль 1941 года), писал о московском турнире 1935 года следующее: «Ласкер столкнулся с новейшими тенденциями в дебютной теории, а также с современной позиционной игрой, которая требовала больших нервных затрат и перенапряжения сил. Не будем забывать: Ласкеру было уже 67. Тем не менее он едва не одержал победу в турнире. Ботвинник и Флор разделили первое место с 13 очками, а за ними следовал Ласкер с 6 победами и 13 ничьими - без единого поражения! При этом  одну из своих шести побед он одержал над Капабланкой, который отстал от Ласкера на пол-очка и который 14 годами ранее отобрал у него звание чемпиона мира».   

         В самом деле, Ласкер опередил Капабланку уже в четвёртый раз с тех пор, как они встречались на турнирах, а ведь кубинец был младше Ласкера на двадцать лет. Как когда-то в молодые годы он обошёл своего главного конкурента - Тарраша, так и сейчас, на закате карьеры, опередил другого принципиального соперника – Капабланку. И не просто опередил, а обыграл в личной встрече, нанеся сокрушительный удар и поймав ферзя в ловушку. Эта победа была столь же великолепна, как и 21 год назад на знаменитом турнире в Санкт-Петербурге.

         Итоги турнира были такие: Ботвинник и Флор – по 13 очков, Ласкер - 12½, Капабланка – 12, Шпильман – 11, Кан и Левенфиш – по 10½, Лилиенталь, Рагозин и Романовский – по 10... На этот раз Ласкер с самого начала показал, что очень серьёзно настроен ещё раз потрясти шахматный мир всей мощью своей воли и таланта. Уже в первом туре, применив позиционную жертву ферзя, он буквально разгромил молодого советского шахматиста Кана, который был одним из сильнейших в стране и, как видно из итоговой таблицы, занял в этом турнире одно из призовых мест. Партия напомнила поединок с Эйве, сыгранный в Цюрихе в 1934 году. Но то было лишь начало,  после впечатляющего старта Ласкер не сбавил ход (как произошло в Цюрихе), а напротив, по-юношески смело включился в борьбу за первое место. Оба победителя турнира - Ботвинник и Флор - вместе с Алехиным считались в то время сильнейшими шахматистами мира. Флор был на 40 лет младше Ласкера, а Ботвинник на целых 43, тем не менее, Ласкеру не хватило совсем немного, чтобы обойти этих представителей молодого поколения.

         В партии с Ботвинником Ласкер стоял на выигрыш. Поражение отбрасывало Ботвинника на третье место, а Ласкер выводило на первое. Однако из-за небольшой ошибки шанс на победу был упущен, и встреча в итоге завершилась вничью.

         В конце концов, отставание от первого места составило всего лишь пол-очка. Во всём мире Ласкера считали моральным победителем. Любители шахмат были склонны оценивать третье место, завоёванное Ласкером на московском турнире 1935 года, даже выше его важнейших побед, одержанных в молодые годы, когда он был на пике своей силы и удача ему благоволила. Легендарная фигура этот Ласкер, невероятное явление в шахматах! Однако когда после завершения партии с Ботвинником один из зрителей обратился к Ласкеру со словами: «Я считаю, Ботвиннику  повезло», Ласкер ему ответил: «Вы правы, ему в самом деле сильно повезло, его везенье в том, что он игрок громадной силы». Как видите, Ласкеру даже не пришло в голову хоть немного принизить успех соперника в этой партии. 

         Какое же разумное объяснение можно найти этому феномену Ласкера? Как человек, которому почти 70 лет, может быть полон сил, выглядеть молодо и сражаться не хуже пышущих энергией 25-30-летних игроков? Автор шахматных книг из США Фред Рейнфельд нашёл этому чисто шахматное объяснение, и выглядит оно довольно убедительно:

         «На протяжении всей своей карьеры Ласкер воздерживался от каких-либо крайних высказываний на предмет своих теоретических воззрений. Он разделял веру Стейница в оборонительные возможности позиции, но никогда не впадал в необоснованные крайности. Он поддерживал теорию Стейница в противовес некоторым крайне догматическим убеждениям Тарраша, однако сам довольно осторожно перенимал не только постулаты Стейница, но и всё, что находил полезного во взглядах Тарраша. Осторожность Ласкера видна и в его недоверии к дебютным вариантам, основанным на специфическом анализе и рассчитанным на то, чтобы указать путь к стопроцентной победе одной из сторон. Здесь мы снова видим его «здравый  смысл», здравый подход к игре.

         У «теории борьбы» Ласкера применительно к шахматам была довольно несчастливая судьба. Простая и ценная мысль была испорчена неверной трактовкой. Вообще-то не было никакой необходимости вторгаться в царство воздушных абстракций. Самый главный и решающий пункт следующий: появление и распространение идей Стейница означало, что общее повышение шахматного мастерства, по сути, неизбежно. Какое-то время несколько мастеров превосходили всех остальных в силе благодаря полученным от Стейница знаниям и выработанным технике и умениям. Однако Ласкер рассуждал так: что случится, если эти несколько шахматистов сойдутся друг с другом, и если эти особые знания, умения и технику будет осваивать всё большее число игроков? В таком случае, а это рано или поздно случится, все эти люди будут отброшены к исходной точке, а именно к первоисточнику их собственного темперамента и характера. Тогда на первый план неизбежно выйдут определённая склонность  к риску, находчивость и интуиция, эти качества позволят вовремя распознать начало творческого кризиса. Вдобавок, им придётся научиться терпеливо защищать тяжёлые позиции. Короче говоря: шахматы станут «войной нервов».

 

 

 

         Именно этот, далеко не молодой уже человек распознал признаки нового времени, хотя это было уже не его время, а тех, кого можно назвать детьми, продуктом этого времени.

         Нас поражает феномен беспримерной юношеской энергии этого человека, как и все явления, которые вызывают в нашей душе удивление, восхищение, энтузиазм. Этот феномен вечной молодости Ласкера объясняется именно тем, что он сумел преодолеть множество трудностей в своей жизни и многого добился, и, казалось бы, теперь имел полное право уйти на покой. Нас восхищают и удивляют в других людях те качества, которых не хватает у нас самих. Современная молодёжь страдает старческой болезнью, поэтому она должна учиться у Ласкера, что значит на самом деле быть молодым. Современная молодёжь страдает скептицизмом, поэтому она должна учиться у Ласкера вере в собственные силы. Современная молодёжь страдает пессимизмом, поэтому ей следует учиться у Ласкера оптимизму. Современная молодёжь страдает малодушием, поэтому ей следует учиться у Ласкера отваге и мужеству...

          В том 1935 году молодёжь ощущала эту ободряющую молодцеватость, которую буквально излучала вся фигура Ласкера. В то время он был не только самой популярной, но и самой почитаемой личностью, обстоятельно оберегаемым высочайшим символом шахматного мира. И всё же у него не было и сотой доли той известности, какая бывает у теннисистов или какой-нибудь новомодной джазовой мелодии. Процитируем ещё раз Рейнфельда:

         «Те, кто слишком строго относятся к моей оценке шахматного мира, пусть зададутся вопросом: когда этот человек с неукротимым духом в возрасте 66 лет скитался по стране как бродяга, попытался ли кто-нибудь всерьёз дать ему приют, который он заслужил своим воистину жизненным подвигом перед Богом и людьми? Да, об этом было много разговоров, о нём много писали. Однако словами и текстами сыт не будешь…»

Вероятно, ещё более ярким свидетельством материальных трудностей, с которыми пришлось бороться Ласкеру в старости – и не только к 1935 году, но и несколькими годами ранее – является отрывок из книги чемпиона по бриджу Эли Калбертсона ‘The Strange Lives of One Man’ (Странные жизни одного человека). Калбертсон встречался с Ласкером в Лондоне и в своей книге написал об этом следующее:

         «Было ещё одно происшествие, о котором я вспоминаю с горечью: меня посетил д-р Эмануил Ласкер, который в течение многих лет был чемпионом мира по шахматам. Я был очень рад его визиту, ведь он был моим кумиром с юных лет. По части интеллекта Ласкер был одинаково силён как в шахматах, так и в философии. Но он явно испытывал материальные затруднения. 

         «Г-н Калбертсон, - сказал он, - я бы с удовольствием взялся за обучение бриджу. Я слышал, что Вы после сдачи экзамена выдаёте дипломы преподавателя бриджа. Поэтому я хотел бы, чтобы вы приняли у меня экзамен и выдали мне этот диплом». «Но г-н доктор, - возразил я ему, - кто я такой, чтобы осмелиться экзаменовать вас? Скорее я должен сдавать вам экзамен». «Нет, нет, г-н Калбертсон, я говорю вполне серьёзно. Мне бы очень пригодился ваш диплом, чтобы приобрести учеников. У вас ведь уже серьёзное имя». И он умоляюще посмотрел на меня, словно ребёнок.

         Я подумал о долгих годах его блестящей карьеры, об его преданном служении сотням тысяч любителей шахмат. Подумал о самой благородной игре, которая на протяжении многих столетий пленяет лучшие умы человечества и благодаря которой появился такой гений, как Ласкер, равных ему трудно отыскать во всей истории шахмат. А ещё я подумал о высочайших доходах в бридже и о скромных - в шахматах.  И почувствовал себя глубоко пристыженным.

         Пока я ошеломлённо молчал, он робко повторил свой вопрос: «Примите ли вы у меня экзамен, г-н Калбертсон? Я вас очень об этом прошу». Я выдал ему диплом с отличием...»   

        

Сам великий и гордый Ласкер оказался в такой ситуации! Впору заплакать, и не утешает даже то, что такие гении, как Рембрандт, Моцарт, Спиноза и Диоген тоже жили в бедности. Ласкер не хотел на старости лет испытывать такую же нужду, как Стейниц, он всю свою жизнь стремился к тому, чтобы иметь достаток, соответствующий высокому статусу чемпиона мира, и вот к семидесяти годам был вынужден начинать всё сначала. Но он не просил подачек, он боролся за свой кусок хлеба, ведь он был человеком, который на деле соответствовал описанному им идеалу борца.

 

 

 

После завершения большого турнира русские хозяева предложили чете Ласкеров совершить небольшую поездку на курорт. Госпожа Ласкер так описала эту поездку:

«Путешествие из Москвы на Кавказ произвело на нас глубокое впечатление. Эмануил очень устал и срочно нуждался в отдыхе, который он получил после двухдневного путешествия из Москвы в Кисловодск. Кисловодск – превосходное курортное место, богатое целебными источниками, самым знаменитым из которых является нарзанный. Этот город окружён высокими горами и густым лесом, однако как ни странно растительность там носит практически почти тропический характер.   

По пути мы проезжали очень интересные места, которые прежде знали только благодаря урокам географии. Например, Азовское море с его огромным разнообразием рыб или город Тулу с его знаменитым на весь мир тульским серебром. Мы видели какое-то озеро, которое было таким же зелёно-голубым, как и гроты на Капри, из вод этого озера непрерывно поднимался пар, и температура в нём была 45 градусов по Цельсию. Очевидно, это было озеро вулканического происхождения, запах серных испарений можно было почувствовать за много километров. Также мы проезжали Пятигорск, расположенный среди пяти высоких гор. Здесь тоже были серные источники, о которых рассказывают, что в них заходят на костылях, а обратно выпрыгивают абсолютно здоровыми, делая сальто мортале. 

В Кисловодске нас поселили в гостинице, в которой могли бы уместиться 5000 постояльцев. Мы также посетили большой рынок, расположенный на вершине одного из холмов. Здесь местные жители продают кустарные изделия, шерстяную одежду светлых тонов, очень красивые корзины и шапки. В одном из уголков рынка торговали старьём: горшками, печками, обувью, за которые, на первый взгляд, нельзя было выручить ни копейки. Мимо проехал черкес на лошади без седла. С его плеч свисал кусок чёрного меха, который, скорее всего, когда-то был целой шубой. Мы увидели, как этот джигит спрыгнул с лошади, приказав ей ждать его. Судя по всему, лошадь прекрасно поняла приказ, поскольку она ждала, не двигаясь с места, пока хозяин не вернулся.

Было очень любопытно наблюдать, как на каждой станции крестьяне подбегали к поезду, предлагая свои садовые растения, яблоки и помидоры. Там и сям они предлагали также куски жареной курицы или рыбы либо масло, завёрнутое в зелёные листья. Так как зачастую поезда опаздывали на неделю, крестьянам, чтобы реализовать свою продукцию, приходилось правильно   рассчитывать время, чтобы успеть к проходящему составу.

Во время нашего пребывания в Пятигорске Эмануила пригласили на игру в зал санатория. Помещение было настолько набито людьми, что на улице дети залезали на фонарные столбы, чтобы увидеть хотя бы малую часть того, что происходило в зале.  Затем Эмануил дал сеанс одновременной игры на свежем воздухе в тени старых деревьев. Далее был неформальный приём в его честь. В течение нескольких часов велась оживлённая дискуссия, пока на горизонте не появился врач и не распорядился мягко, но настойчиво: «На сегодня хватит, мой дорогой доктор Ласкер. Завтра будет новый день». Мы прекрасно провели время».

По окончании путешествия Ласкера уже ожидало в Москве предложение от Академии Наук стать членом Академии и переехать на постоянное место жительства в СССР. Это было самое почётное предложение со стороны научного сообщества, которое ему когда-либо делали, одновременно оно означало восстановление достойного материального положения. Эмануил с удовольствием принял предложение, в качестве единственного условия он просил дать ему возможность ездить на шахматные соревнования за границу и читать лекции в крупных шахматных центрах Западной Европы. Таким образом, он смог отправиться в Вену, где в самый разгар фашизма в Австрии, поддерживаемого Муссолини, выступал публично - одновременно с мудрой осторожностью и несомненным мужеством. Легко воспламеняемые сердца венских любителей шахмат с подлинным восхищением внимали его речам, и любой, кто в тот вечер присутствовал в банкетном зале гостиницы Hotel de France на улице Шоттенринг, не забудет этого никогда.

Сам Ласкер причислял этот вечер к лучшим событиям своей жизни и много раз с удовольствием возвращался в Вену, например, он дважды приезжал в 1937 году, уже в сопровождении своей супруги. В один из чудесных майских вечеров он сидел в саду гостиницы Hotel de France в компании своей супруги Марты, Шпильмана, Сони Граф и вашего покорного слуги и болтал до самой полуночи, пока к нашей небольшой компании ни присоединился ещё один гость. Им был Пауль Керес, шахматный гений из Эстонии, самый младший из «поколения внуков». Тогда Паулю был только 21 год, и всего за 10 минут до прихода в Hotel de France ему был вручён очередной приз за 1 место, который он завоевал в расположенном по соседству кафе «Централь». Там проводился так называемый тематический турнир, посвящённый защите Дёри (Döry Defense - 1.d4 Кf6 2.Кf3 Кe4 – примечание переводчиков), и в последнем туре Керес сыграл захватывающую партию с венским мастером Вайлем, поединок этот был проведён совершенно в стиле Ласкера. Юные щёки Пауля всё ещё пылали от волнения предыдущих часов, так «внук» оказался рядом с «дедом», так познакомились «наставник шахматного мира» - Ласкер, и самый молодой и многообещающий талант - Пауль Керес, такой была их первая в жизни встреча, и с этой же первой встречи между юношей и пожилым человеком зародилась дружба. Это было  аллегорически показательное вступление к тому, что немного позже Фред Рейнфельд описал следующим образом:

«Многие авторы указывали на эпичность характера и жизни Ласкера, на масштабность и исторический размах его личности. Имеется в виду тот отрезок времени, в котором протекала жизнь Ласкера. Когда он родился, прошло всего два года после великолепной победы Стейница над Андерсеном. И затем Стейницу было суждено в течение последующих 25 лет удерживать звание сильнейшего в мире шахматиста. Только Ласкер сумел стал его преемником и царствовать в шахматном мире в течение целых 27 лет. После же утраты титула Ласкер прожил ещё 19 лет. За свою жизнь Ласкер перевидал огромное число выдающихся игроков, которые появлялись и исчезали, а он продолжал жить и выступать в турнирах!

Во времена его юности сияли звёзды Стейница, Цукерторта, Блэкберна, Чигорина, Гунсберга и Берна. Затем на шахматную арену выступила плеяда молодых мастеров примерно одного с ним возраста: Тарраш, Шлехтер, Пильсбери, Маршалл, Мароци, Мизес, Марко и Тейхман. Вскоре после смены столетий появились новые величины: Капабланка, Рубинштейн, Нимцович, Дурас, Тартаковер, Шпильман, Бернштейн. В следующее десятилетие пришли гипермодернисты: Алехин, Боголюбов, Рети, Брейер, Эйве, затем в годы между двумя мировыми войнами добавились Флор, Кэжден, Штольц, Колле. И наконец, появилась ещё одна группа: Решевский, Файн, Керес, Ботвинник. На протяжении почти пятидесяти лет Ласкеру удавалось подтверждать свой уровень среди всех этих «бессмертных». Большие победы на турнирах в Санкт-Петербурге в 1895 году, в Нюрнберге в 1896 году, в Лондоне в 1899-м, в Париже в 1900-м, в Санкт-Петербурге 1909 и 1914 годов, великолепные «камбэки» в Моравске-Остраве 1923 года и в Нью-Йорке 1924 года, эпохальные матчи с Маршаллом, Яновским, Таррашем и Шлехтером – неужели всё перечисленное это просто имена? Ответ на этот вопрос должен дать сам шахматный мир».

Во время своего визита в Вену в 1937 году Ласкер смог сделать радостное сообщение о том, что ему удалось решить сложную задачу, поставленную перед ним Академией Наук, озарение пришло ночью. Данная проблема считалась практически нерешаемой, тем более оправданными были чувства гордости и счастья, испытанные Ласкером в связи с этим огромным научным достижением. К сожалению, данная научная работа не переведена на немецкий, но её наверняка можно отыскать в архиве Академии Наук, вполне возможно, что она уже и напечатана там. Оригинал рукописи находился среди имущества, оставшегося после Марты Ласкер.

Теперь шахматы действительно становились для Ласкера всё больше второстепенным занятием, наконец-то они становились для этого человека всего лишь удовольствием, отдыхом в часы досуга - для человека, который всю свою жизнь боролся за то, чтобы иметь возможность заниматься ими для удовольствия, и который однако как духовно, так и физически оставался узником этого своего «удовольствия». В 1936 году Ласкер вновь принял участие в очень сильном турнире в Москве, однако на этот раз, как и на турнире в Цюрихе 1934 года, он смог выдержать только первую половину соревнования, после чего оказался слишком утомлён, чтобы суметь закрепиться в группе лидеров. Победу одержал Капабланка, который, тем не менее, до последних  туров очень сильно нервничал (что вообще не было ему свойственно), пока не смог преодолеть препятствие в виде Ласкера. Итоговые результаты турнира: Капабланка – 13, Ботвинник – 12, Флор – 9,5, Лилиенталь – 9, Рагозин – 8,5, Ласкер – 8, Элисказес, Кан, Левенфиш и Рюмин – по 7,5.      

 

 

 

                 

14

 

Когда Капабланка впервые его увидел, на нём был офицерский мундир. Нитка усов над губами и вертикальный ряд до блеска начищенных пуговиц. Его объявили последним. Капабланка отнял бокал ото рта и стал наблюдать за входом. Появление Алехина напомнило ему вступление Пьера Безухова или князя Андрея Болконского в салон Анны Павловны. При свете трёх огромных хрустальных люстр Александр Алехин направился прямо к царю. Это был высокий юноша, и в его осанке и движениях ясно проглядывали смелость и независимость. Однако что-то в его облике производило странное и необычное впечатление. Капабланке он сразу понравился. Своим вызывающим видом и какой-то непреклонностью дуэлянта. Капабланка почувствовал, что невольно поддерживает Алехина в таком его поведении. Из-за недоверия, которое у всех присутствующих вызывала его молодость. Из-за скандальной способности вести себя столь дерзко, будучи  ещё практически никому не известным, но уверенным в неизбежности всеобщего признания.

         Капабланка следил за каждым его движением с каким-то нездоровым вниманием. Он видел, как Алехин изобразил поклон. И представил себе разочарование в глазах царя, как же, честь России находится в столь малоопытных руках. Он был восхищён тем, с каким достоинством Алехин удалился. С этого момента на протяжении всего вечера он лишь ждал подходящего случая сойтись с ним. Но решился на это лишь к концу приёма. Капабланка выждал, пока Алехин закончит разговор с тремя придворными дамами, затем подошёл к нему в углу зала. 

- Это будет самый крупный шахматный турнир в истории, - сказал он по-французски.

- Вы думаете, кому-то есть до этого дело? В этом зале никто ничего не знает о нашем ремесле. Особенно все эти царственные особы.

- Вы меня знаете?

- Я знаю о вас всё, Капа.

- Так меня называют только мои друзья.

- Вас уже кто-нибудь пригласил завтра на обед?

Капабланка удивлённо взглянул на него.

- Пока никто, - ответил он.

- В таком случае пойдёмте со мной открывать красоты Петербурга. Если мы должны произвести фурор на этом турнире, то давайте начнём изучать поле боя. Видите там вон ту даму? В красной плиссированной юбке.

- Кажется, она не слишком молода, но на её красоту невозможно не обратить внимания.

- Эта женщина – мадам Злата, любовница великого князя. Завтра у меня с ней свидание, возле Храма Спаса на Крови. Но она придёт не одна. С ней будет подружка.

- И поэтому вам нужен компаньон?

- Именно так, если вы согласны.

- А почему вы обратились именно ко мне?

- Мы с вами почти одного возраста, и я готов поклясться, что одних взглядов.

- Вы её уже соблазнили?

- Нет, но я предлагаю вам пари.

- Кому это удастся первому?

- Кому это удастся первому, Капа.

- Такое пари будет трудно выиграть.

- Это будет нашим вторым состязанием, наряду с турниром.

- Эта женщина из других слоёв общества.

- Турнир имени мадам Златы.

- Великий князь будет недоволен.

- Так вы принимаете пари?

Капабланка пристально посмотрел ему в глаза. Зрачки Алёхина едва двигались.

- На мадам Злату, - сказал он наконец.

- Кому первому удастся пробраться к ней в постель, - сказал Алехин.

 

Они чокнулись бокалами. Обоим показалось, что между ними зародилась связь, которая будет продолжаться всю жизнь. Но в тот год само время произнесло столь же дерзкий тост, объявив на два двадцатилетия время войны, которую ни один шахматный маэстро не сумел распознать. Алехин уже дал некое обещание вражды, но пока сам не понимал, какое семя упало в землю, и что из него вырастет. 

12

 

         На следующий день чёрная карета везла в лечебницу под Нью-Орлеаном невольного соблазнителя - элегантного кубинского дипломата, а в свободное время шахматного игрока - и рыжеволосую синьору с характерным выговором немецких поселенцев. Учреждение это находилось в нескольких километрах от дома, где жила госпожа Киргс. Она заранее предупредила Хосе-Рауля, что им придётся выехать из города и проследовать по деревенской дороге. В пути Капабланка попросил рассказать ему всё, что она знает о Морфи. От крайней необычности создавшейся ситуации синьору Киргс разобрал смех, но она охотно удовлетворила его просьбу. Госпожа Киргс любила поболтать и приступила к делу не без удовольствия. Она со множеством подробностей поведала Капабланке, как Говард Стаунтон отклонил все предложения сыграть матч, все вызовы, которые ему неоднократно посылал Морфи. И всегда под явно провокационными и оскорбительными предлогами, прибавляя, что у него, Стаунтона, есть гораздо более серьёзные дела и что он никогда бы не стал встречаться в официальном поединке с таким авантюристом, как этот избалованный мальчишка, который ищет лишь способа заработать на жизнь. Он даже намекал (тут синьора Киргс приблизила губы вплотную к уху Капабланки), что Морфи был... да, он правильно понял, именно так..., во всяком случае, у него точно никогда не было женщины. Для Стаунтона успехи Морфи в Европе были всего лишь мимолётными удачами шарлатана, и свидетельствовали они только о кризисе культуры и морали на континенте. Капабланка дрожал от гнева, слушая эту историю. Чтобы пресечь дурные слухи, которые уже циркулировали, а может быть, с целью попытаться вернуться к нормальной жизни, Морфи, продолжала синьора свой рассказ, решил тогда жениться и начать карьеру юриста, в конце концов, он же был сыном судьи. Он отправил своего друга просить для него руки одной состоятельной барышни в Нью-Орлеане, но и здесь получил отказ. Я не выйду замуж за человека, который просто шахматист (‘mere chess player’), ответила девушка, и на этом всё закончилось. Для всех, но не для Морфи. Он оставил шахматы, однако было слишком поздно: никто не мог представить его в роли адвоката. Им беспрестанно восхищались, но дела бы ему никогда не доверили. Именно в этот момент у Морфи стали появляться первые признаки неуравновешенности. Его стали часто посещать видения. Он стал бояться света. Морфи часами вышагивал вдоль стен с опущенной головой, а спать ложился на кухне. Через несколько лет ситуация совсем вышла из-под контроля, и его поместили в санаторий. И вот в один из самых душных июльских дней нашли его тело без каких-либо признаков жизни. Он лежал, распростёршись на полу, под кроватью.

         Когда коляска остановилась, вышедший из неё мужчина был погружён в глубокое молчание. Синьора Киргс подала ему руку и провела ко входу в лечебницу. Там их встретила медсестра. Синьора спросила господина директора, и их обоих ввели в холл. Глаза Капабланки отмечали каждую деталь. Белая краска на окнах. Толстые стены. Едва появившись, директор тепло пожал ему руку.

- Мне известно о вас и о ваших способностях – сказал он, обращаясь к Капабланке.

         Дама объяснила директору цель их визита.

- Обычно мы в отделение посторонних не пускаем. Однако в данном случае я сделаю исключение. Но только одно. Синьоре придётся подождать в моём кабинете.

Госпожа Киргс стала возражать, но не очень убедительно. На самом деле, у неё не было никакого желания портить себе этот чудесный день. Капабланка проследовал за директором по лестнице на верхний этаж. Вдвоём они попали в коридор, напомнивший ему больницу в Гаване, в таком же коридоре он в последний раз видел бабушку. Несколько дверей с матовыми стёклами были закрыты, другие вели в просторные залы, где находились больные. Часть из них сидела вокруг абсолютно пустого стола, другие стояли неподвижно и смотрели на него. На всех были рубашки, из-под которых выглядывали голые и худые ноги. Пациенты походили на цаплей, которые не двигаясь подолгу стоят в воде.

- Комната, которая вам нужна – дальше, - произнёс директор. – Но я вас уверяю, там нет ничего интересного.

         Они оба прошли ещё дальше. Один коридор закончился, и начался другой. Правду говорят, подумал Капабланка, что коридоры во всех больницах выглядят одинаково, ведь больницы это не что иное, как коридоры, освещённые искусственным светом, без окон и с множеством дверей. Дойдя до одной из последних комнат в глубине коридора, директор остановился.

- Вот, это комната Морфи. Но она ничем не отличается от предыдущей или от следующей. Мы все называем её так только потому, что Морфи был известной личностью и память о его пребывании здесь сохраняется из года в год.

         С этими словами он открыл дверь и впустил Капабланку внутрь.

         Комната была не очень большая. Всего-то кровать, столик и вверху недосягаемое окошко с решёткой. Капабланка сделал несколько шагов вперёд. Потолки были высокие, облупленные, стены грязные, мраморный пол в пятнах.

- Я вас предупреждал, что внутри ничего нет. Никаких предметов, никаких стульев, нет даже умывальника... В этом крыле санатория у нас содержатся больные с очень хрупкой психикой: они страдают депрессиями, которые могут длиться годами, а это очень опасно. Рано или поздно с ними всегда случается приступ, взрыв гнева, достаточно нескольких секунд, но когда это случится, предсказать невозможно.

         Капабланка сделал знак, что понял.

- Если хотите, я могу всё-таки показать вам одну вещь, которая ему принадлежала и которую мы всё ещё храним, попробуйте догадаться, что это. Пойдёмте.

         Директор запер комнату Морфи и повернул назад к своему кабинету, где их ждала госпожа Киргс.

         Уши Капабланки, словно избавившись от какой-то помехи, сразу наполнились нудно звучащими голосами, жалобами и стонами, в общем, всеми шумами этого заведения. Этот поток звуков проник в сознание и глубоко потряс его. Когда они наконец оказались внизу, директор открыл створку шкафа, который находился у дальней стены. Он весь был наполнен медицинскими ежегодниками, журналами учёта и старыми потрёпанными врачебными руководствами. Директор извлёк наружу складные дорожные шахматы.

- Эти шахматы принадлежали ему – сказал он перед тем, как вручить их Капабланке. – Морфи разыгрывал на них свои последние партии, сидя в большой зале. Но теперь вы можете их взять, они никому здесь больше не нужны.

         Ту ночь Капабланка провёл в своей гостинице вместе с госпожой Киргс. В постели он был неистов и непреклонен, подобную уверенность в своих силах испытывает человек, который ведёт игру один, противника напротив него нет.

 

 

13

 

Нет, с ним такого конца не будет. После Риу-Прету этот русский будет вынужден наконец-то встретиться с ним в матче. Он не сможет игнорировать общественное мнение. Алехин избегал этого матча пятнадцать лет, но бесконечно так поступать у него не получится. Пятнадцать лет клеветы и унижений, а теперь ещё эти статьи, которые только что появились в Германии. Сам он их написал или нет, для Капабланки значения не имело. Под ними стояла его подпись: Александр Алехин. Объявив о выборе политического лагеря, Алехин стал торговать своим именем. Боже, как ясно он сейчас понимал, от чего страдал Морфи в своей жизни. О чём тот постоянно думал в своей жалкой каморке, в белом санатории под Нью-Орлеаном. Нет испытания более невыносимого, чем иррациональная ненависть к другому человеку. Сделаться заложником этой ненависти и ждать возмездия, которое постоянно откладывается. Ему повезло больше. Он встретил Ольгу. А теперь ещё этого афериста с португальскими корнями, который наконец-то предоставил ему шанс, первый шанс. Он не имеет права его  упустить. Ему сообщили, что русский находится в трудном положении и нуждается в средствах. На последних турнирах он снова стал напиваться и осаждать всех женщин, которых встречал в гостиницах. Будь он проклят. Кто знает, что он совершал и с кем завязывал отношения. Настоящий дьявол. Никогда не знаешь, где он и с кем. Ведь ещё во время революции его приговорили к смерти. А потом ты вдруг обнаруживаешь, что он постоянно путается у тебя под ногами, и негде укрыться от его дерзкого орлиного профиля и постоянно маячившей поблизости холодной фигуры. Изверг, так его называли. Ему мало было просто победить. Он хотел уничтожить, полностью разрушить эго своего противника. И он уже не мог смириться с поражениями, он их больше не признавал. Год назад, вместо того чтобы сдаться в безнадёжно стоявшей партии, он расстегнул под столом штаны и помочился на ноги своего противника. Однако он всё ещё оставался чемпионом мира. Конечно, сейчас в Париже у него было много друзей. Он наверняка зачёсывал свои коротко стриженые волосы назад, открывая высокий светлый лоб и чётко очерченную линию бровей. Пиджак со свастикой на рукаве, должно быть, очень шёл ему. Геббельс его высоко ценил. Алехин придавал блеска новому мировому порядку, так что когда немецкие войска войдут в Москву, для него быстро найдётся высокая должность в нацистской России. Требовалось от Алехина немного: он продемонстрировал свой гений, будучи ещё по сути мальчишкой, отрёкся от своей родины сразу после революции и отличился в антисоветской деятельности ещё до того, как Гитлер пришёл к власти. А самое главное - в 1927 году он победил этого полукровку, кубинца, недвусмысленно продемонстрировав превосходство арийской расы над метисами. Эту тему Алёхин поднял и развил на страницах Deutsche Schachzeitung и Pariser Zeitung. Он сам или какой-то писака от его имени. Капабланке достали один экземпляр. Немецкому его как-то летом немного обучили друзья отца, этого оказалось достаточно, чтобы уловить смысл напечатанного. Он там был выведен как естественный потомок трусливого класса паразитов, которые веком ранее покинули Европу в поисках удачи в теплом климате тропиков, но оказались неспособны даже управлять рабами, которых привозили из Африки. В конце концов они смешались со своими рабами и произвели на свет гибридную расу ослабленных жарой ублюдков - трудно воспроизводимое сочетание лени, похоти, небрежности и апатии. Люди без стержня. Вялый суррогат человеческого существа. Его мать тоже наверняка переспала с негром. Доказательством тому была игра Капабланки. Его крайне оборонительный стиль. Без проблеска разума. Сплошь одни уловки и хитрости, провоцирующие ошибки соперника. И ядовитое умение воспользоваться этими оплошностями. Полная противоположность арийской концепции атаки. Созидательной смелости высшего разума. Капабланка был змеёй, волком, дикарём. Это демонстрировали его обхождение с женщинами, отсутствие веры и непрекращающиеся взаимно доброжелательные отношения с этими советскими безбожниками. Опасный элемент, как и все, кто скрывает свою истинную природу. Опасный как еврей, который узурпировал общественное мнение, мнение, которого у этого общества быть не должно. Он тот, кто имел много общего с евреями, кто несомненно вёл с ними общие дела в Нью-Йорке, этом городе, который стал совсем еврейским, именно там проходили выставки его пиджаков и шёлковых галстуков. Из-за его обширных связей, которые простирались от Манхэттена до Москвы, он был врагом, который должен быть подавлен и оболган, как уже случилось один раз и как могло случиться снова, если он посмеет ещё посягнуть на титул. До сих пор такого случая не представлялось, потому что условия, которые ставились, были условиями мошенника и негодяя. Если у него хватит дерзости бросить вызов, то Алехин ждёт его в Берлине или Париже. Но он сомневается...   

У Капабланки закипала кровь. Достаточно было услышать имя Алехина, и его руки начинали дрожать, а лицо багровело от злости. Ольга умела его успокоить, но нередко она едва успевала прийти на помощь, прежде чем он потеряет сознание или его затрясёт от гнева. Друзья, которым было хорошо знакомо привлекавшее к нему людей и вошедшее в поговорку спокойствие Капабланки, с трудом узнавали его в обличье властителя, который потерял свой трон и всё время менялся в настроении. Многие уже его покинули. Одни сразу после поражения в Буэнос-Айресе в 1927 году, другие в последующие годы. Обвинения в стратегии игры, которые Алехин сейчас приправлял расовыми, а также нелепыми физиогномическим теориями, на самом деле циркулировали уже много лет. Более оскорбительными, и это задевало его больше всего, были обвинения в отсутствии фантазии и в слабой способности к концентрации. Ранее во всех уголках планеты ему пели хвалу, но как только был развеян миф о его непобедимости, на голову Капабланки обрушился град критики, море беспощадных анализов и враждебных суждений. Три года он не садился за шахматную доску и принял решение согласиться на сеанс одновременной игры только после того, как прочитал в одном французском журнале статью неизвестного ему автора под названием «В защиту Капабланки». Статья его взволновала. Также поддержку ему оказали друзья из Москвы. Его пригласили возобновить карьеру, причём в том качестве, которого он заслуживал, так что их доводы были весьма убедительными. Вернулась вера в свои силы, остальное сделал его класс игры. По крайней мере, так было до того страшного провала в Голландии.

 

Но сейчас оставался только этот матч. Капабланка взглянул прямо в глаза американцу. В нём почти не было жалости. Не испытывал Капабланка и гнева к противнику, он не хотел его обижать. Но он должен был его победить. Американец вывел коня, и Капабланка взял своего скакуна и отправил его навстречу неприятельскому.            

11

 

         Лишь через несколько лет Капабланка узнал, что всё, о чём ему поведал отец, было неправдой. Морфи никогда не занимался адвокатской деятельностью, он даже не был женат, а самое важное, его главный соперник всё время избегал встречи с Морфи за доской. Капабланка узнал обо всём этом в Новом Орлеане, куда был приглашён сыграть показательный матч и дать несколько сеансов одновременной игры. Во время прощального ужина председатель местного шахматного общества и глава местного муниципалитета удостоили его особой медали, носящей имя их знаменитого земляка, и подарили ему точную копию золотых часов, которые Нью-Йоркский университет принёс в дар Морфи после триумфального турне по Европе. Часы имели циферблат, разделённый на клетки цветов слоновой кости и эбенового дерева, а для обозначения времени на нём были выгравированы в разных цветах все шахматные фигуры. На самом верху великолепные слон и конь образовывали цифру 12. Капабланка несколько секунд держал часы в руках, затем в явном волнении застегнул их на запястье, пообещав себе, что при первой же возможности вернётся на остров и подарит часы отцу. Он поднялся на ноги и произнёс искреннюю речь, поблагодарив присутствующих в самых любезных выражениях. Он поведал им, насколько этот неожиданный подарок преисполнил его радостью, и он никак не может поверить, что его пока столь малоизвестное и незначительное имя в этом зале звучит вместе с именем их кумира. Затем Капабланка стал вспоминать о поездке Морфи на Кубу в ...1862 году (как подсказал ему  председатель шахматного общества) и открыл присутствующим, что благодаря рассказам своего дедушки о пребывании великого шахматиста у него на родине, Пол Морфи стал для него тем, кем для других детей был Питер Пэн: духом, который был легче воздуха и осветил его собственную судьбу.

         В ответ последовал шквал аплодисментов.

         Женщины пожирали Капабланку глазами, соображая, как бы продлить его пребывание в городе на несколько дней. Одна из них, жена банкира синьора Киргс, имевшая немецкие корни, нередко выступала с инициативами, которые пользовались сомнительной репутацией. Сейчас ей пришла в голову идея при всех предложить Капабланке посетить в лечебное учреждение, где скончался Морфи - под предлогом сбора средств в пользу больных, которые там до сих содержались.

         Гостиная снова захлопала, все исполнены энтузиазма.

         Капабланке было весьма непросто выйти из этого затруднительного положения. Природное красноречие изменило ему, и в качестве причины для отказа от предложенной поездки он не смог найти ничего лучше, чем необходимость участия в грядущем турнире. Последние слова этой воздушной на вид синьоры глубоко потрясли его, и он опасался, что любой в зале мог это заметить. Значит, Морфи окончил свою жизнь в лечебнице. Никто ему об этом никогда не говорил. Судя по реакции присутствующих, это была столь очевидная истина, что подтверждения никому не требовалось. Он обязательно должен узнать об этом больше. В конце вечера Капабланка подошёл к жене банкира и ещё раз выразил своё восхищение организованным в его честь приёмом. А перед тем, как откланяться, в тот момент, когда никто не мог слышать его слова, почти безразличным тоном он попросил её о встрече на следующий день. Дама покраснела, закрылась веером словно молодая неопытная девушка и удивлённо ответила, что «его смелость и в самом деле превосходит его славу». Но в итоге эта искушенная кокетка сообщила ему шёпотом свой адрес и наиболее подходящее время. Прислуге будет предоставлен свободный день, за который будет заранее заплачено.

- Нет, синьора, я не могу прийти к вам.

- И где же тогда мы увидимся, у вас в гостинице?

- Нет, сначала я должен попросить вас об услуге.

- Знайте, что я ни в чём вам не откажу.

- Проводите меня в то место, где умер Морфи.

- Но это за пределами города.

- Ну и что.

- Вы опоздаете на поезд.

- Пускай я опоздаю на поезд.

- Значит, я должна быть свободна весь вечер?

- Постарайтесь.

- Тогда заезжайте за мной.

- В четыре, в экипаже?

 

- Хорошо, в четыре.