Печать
Категория: Статьи
Просмотров: 1457

Глава 43

 

Он помнил всех своих женщин, от Марии в порту до самой последней. Но ещё лучше и с гораздо большей ясностью он помнил всех тех, кого хотел поцеловать, но так и не поцеловал. Из-за ошибки в расчётах, банальной несостыковки  во времени, но чаще из-за того, что после превосходно проведённой партии никак не мог избавиться от состояния осторожности и постоянного контроля за собой. Для любви требуются неверные ходы, мужество броситься навстречу судьбе, разрушив свои оборонительные укрепления и дав другому человеку возможность вести игру против тебя, предоставить ему свободу принятия решений, а Хосе-Рауль был весьма строптив в этом отношении. Такова была его природа. Он помнил каждый из этих неоконченных романов: случайная встреча в книжном магазине, послеобеденная прогулка в парке, беседа на кухне при жёлтом свете лампы... помнил все те обстоятельства, при которых ему так и не удалось нарушить равновесие разговора. Почему? Почему он не пожертвовал даже пешкой, чтобы хоть как-то подтолкнуть ход событий к нужному результату? Из-за какой-то своей нелепой заторможенности?  Когда Капабланка размышлял об этом, ему всегда приходила на память стремительная милонга Карлоса Гарделя, этого акробата и волшебника танца... Если сравнивать с тем, что Капабланка демонстрировал в шахматной игре, то с женщинами у него всё происходило ровно наоборот. Искусный в дебюте, блестящий в фазе миттельшпиля, но совершенно беспомощный в эндшпиле. За исключением приключения с мадам Златой. И встречи с Ольгой. К счастью, в большинстве случаев они сами стремились избавить его от забот. Правда в том, что реальная жизнь являлась для него лишь паузой, во время которой Капабланка отдыхал от игры. И он предпочитал, чтобы кто-то другой вёл в танце и вызывал ту цепь событий, которая приводит в номер гостиницы или на диван в каком-нибудь городском доме. Он не понимал, что именно таким образом терпел редкие поражения в своей карьере. Ко многим женщинам, которые умели брать на себя инициативу, после расставания он испытывал глубокое чувство благодарности, но не более того. Другие, напротив, продолжали являться к нему во сне как доказательство необходимости неосуществлённых наяву поступков, и он так много думал о них, что каждый раз в итоге влюблялся.  

 

 

По-настоящему глубокий интерес у него вызывали лишь новые способы обольщения. Вечерами за ужином ему достаточно было немного понаблюдать за другими столиками, и он уже мог по памяти цитировать реплики каждого персонажа. Неизменно разыгрывалась одна и та же комедия. Становилось противно, что он принадлежал к мужскому племени, он ненавидел подлость, которую мужчины, рано или поздно, в итоге всегда обнаруживали в любовных отношениях. Его больше вдохновлял стыдливый рыцарский идеал. Он стремился к той смелости и изобретательности, с которыми вёл борьбу на шахматной доске. Капабланка проявлял бесконечное любопытство к любой женщине, которую встречал, словно изучал перемещения шахматной королевы. Движимый почти чувством справедливости он испытывал желание, даже потребность воздать ей почести выразительным поклоном. Затем следовал обмен взглядами и многозначительными словами. Словно любовь может быть соединением взоров прежде, чем соединение рук.   

 

  

Как правило, он стремился держаться с безупречной, но сдержанной элегантностью. Он как бы входил на сцену, ступая на цыпочках. Но само его безмолвное присутствие уже создавало в атмосфере необычайное напряжение. Он не стремился примерять на себя достоинства людей, с которыми разговаривал. Он просто парил в этой тишине с деликатным и любезным видом. Но он был тщеславен. И здесь его слава ему помогала. Он надевал на себя маску человека гениального и необычайно чувствительного, восприимчивого. Иногда, в свои лучшие дни, Капабланке удавалось раскрыть всего себя перед зрительницей, и эта жертва, вместе со смелой игрой настоящего фокусника-иллюзиониста, очаровывала даму. Доходило до того, что ей позволялось увидеть его детское лицо, лицо ребёнка.