Глава 51

Буэнос-Айрес, 1927 год. С тех пор он постоянно произносил это название. Как надежду. Как вознаграждение, ждущее его впереди. Этот город ему нравился. Он напоминал ему его собственный образ мышления. Прямолинейный, но при этом непредсказуемый. Аккуратный,  но всё же безумный. Каким он был тогда, в тот раз. Капабланка никогда не переставал об этом думать. Он был чемпионом мира. Чемпионом, у которого нет соперников, как писали журналисты. За несколько месяцев до матча он обыграл их всех в Нью-Йорке, не потерпев ни единого поражения. И сыграв к тому же самую красивую партию в своей карьере. «Самая опасная ловушка – это идеал, к которому удалось прикоснуться», - сказал ему однажды Ласкер. После того триумфа он несколько недель не прикасался к шахматам. Говорил, что должен сохранить голову свободной, чтобы наилучшим образом использовать её, когда понадобится. Всё это время он путешествовал, играл в теннис, знакомился с новыми женщинами.

За неделю до матча аргентинские печатные агентства  распространили коммюнике, в котором не допускалось никаких сомнений в успешном для него исходе поединка: чтобы одержать шесть побед, необходимых для сохранения титула, Капабланке понадобится всего несколько дней.

Матч начался в середине сентября, первая партия игралась утром. Не было ни зрителей, ни фотографов, так пожелали оба противника. По улицам города дул сухой ветер, лишь кое-где сменяясь влажным воздухом с океана. Скопления белых облаков в небе то опускались, то поднимались, словно воздушные змеи. Обычно Капабланка добирался пешком до места игры. Он прошёл через парк с величественными деревьями. Они отбрасывали такую огромную тень, что почти вся земля вокруг стала тёмной. Он шёл по этой земле, не чувствуя того детского страха, который всегда охватывал его, когда он наступал на тень. Он прекрасно выспался и чувствовал себя уверенным и неуязвимым. Русский не выиграл у него ни одной партии за всю свою карьеру. Он знал масштаб его таланта не хуже, чем своего собственного. Но ему казалось, что тот многое утратил, растерял после войны, вместе с массой других вещей. Пройдёт ещё несколько лет, прежде чем надо будет по-настоящему тревожиться. Если это вообще когда-нибудь случится.

Раздражало его только показное безразличие претендента. Алехин проявил эмоции один-единственный раз, это было на церемонии открытия, когда он задал Капабланке вопрос. По-русски. При этом глаза его немного дёргались, как в юности.

Талант – дар хрупкий, его тоже можно потерять. Капабланке в то утро, когда он наблюдал за Алехиным, хотелось в это верить, но он знал, что способности противника никуда не делись.

Он и Алехин, один на один.

Ни одна аристократка их на этот раз не отвлекала. У них больше не будет общих номеров в гостинице, чтобы вместе изучать следующий ход или новую систему защиты. Деревянные фигуры наконец обратились в камень.

В первой партии Алехин играл чёрными и одержал победу.

Семьдесят два дня спустя тон американского журнала сильно отличался от первоначальных пресс-релизов. Он распространил по всему миру новость о поражении Капабланки, тщательно описывая его как человека, побеждённого виртуозной и агрессивной игрой соперника, но всё ещё достаточно сердечного и великодушного, чтобы по окончании 34-й партии публично объявить о своей капитуляции, пожать руку новому чемпиону и обнять его.

На самом деле, ничего этого не было.

Он так и не появился ни в зале для пресс-конференции, ни на заключительном банкете.

О своей капитуляции Капабланка известил лаконичной запиской. В самый разгар матча Капабланка написал президенту Манхэттенского шахматного клуба, прося его немедленно взяться за переговоры о реванше. Ему это было необходимо, чтобы показать: его поражение, к которому всё шло, было лишь унизительной случайностью, причина которой кроется в нестабильности его душевного состояния. Капабланка после первой неудачи вскоре повёл в счёте, тем не менее, в восьмой партии Алехин удивил его невероятным манёвром. Его способность к сопротивлению озадачивала. Но и она ни к чему бы не привела, если бы в Капабланке не стала возрождаться его чёрная меланхолия. Как в легенде о Зигфриде, которую он читал в школе. Как в случае с человеком с железной головой, а затем в поединке с Корсо, и наконец против Ласкера в Петербурге. Он почувствовал её симптомы с самой первой партии. Возвращение хронической болезни, от которой, как он думал, полностью излечился.     

В девятой партии ему пришлось подняться из-за столика и потребовать у арбитра и других присутствующих максимальной тишины. От острого чувства дискомфорта удалось ненадолго избавиться. Алехин не давал ему дышать, осаждал его своими дьявольски виртуозными действиями на доске и своей ужасной силой концентрации. От напряжения у русского воспалились дёсны, и чтобы продолжать матч, он вынужден был удалить зубы. И всё же это не он его победил.

В таком состоянии рано или поздно Капабланка должен был совершить немыслимую ошибку, объяснять которую можно всю жизнь, и в итоге так ничего и не объяснить. В двенадцатой партии или в двадцать седьмой. Он ждал её. У него было всё меньше энтузиазма. И всё меньше удачи. Дома на острове ему теперь некому было рассказывать о своих достижениях.  

Он поднял глаза и впервые ясно увидел человека, который находился напротив него. Увидел враждебность, которой тот был буквально пропитан. И жёлтые от никотина пятна на ногтях.

Совершенно чужой человек.

Только теперь он отдал себе в этом отчёт. Он почти никогда не направлял взгляд на соперника, предпочитая обращать лицо к публике или смотреть в окно. И вдруг разглядел перед собой человека, противника с повадками хищника. До тех пор он сражался просто с какой-то бестелесной рукой, как Морфи в санатории Нового Орлеана.  

Он почувствовал неприятное ощущение где-то в области желудка. И в этот момент пространство и время вокруг него приобрели смысл и объём.