Глава 29
Риу-Прету часто обходил старьёвщик. Дом за домом. Забирал изношенные вещи. Их он грудами сваливал на свою деревянную повозку. Куртки, скатерти, простыни. Башмаки тех, кто уже умер. Изношенные юбки. Волосы у старьёвщика были пепельного цвета, ветер трепал их у него на лбу. На щеках никакой растительности, просто большие бледные пятна на лице, словно на бесплодном участке земли, а вокруг них неровная поросль седых волос. Но улыбка у него была добрая, и женщины невольно задерживались у дверей и заводили с ним разговор. Шавьер пользовался этим, чтобы стащить из кучи тряпок какие-нибудь поношенные штаны или рубашку. Он убедил себя, что отец не возвращается, потому что потерял всю одежду, когда перевернулась лодка, вот ему и стыдно сейчас голым вернуться домой. Поэтому Шавьер на ночь оставлял одежду у входа в деревню в надежде, что отцу посчастливится на неё наткнуться. Либо передавал вещи какому-нибудь старику, который ещё ходил в море, чтобы тот разложил их на пляже, там отцу будет проще их взять.
С того памятного дня в порту Назаре при виде моря у Шавьера сдавливало желудок. Он целыми днями старался не смотреть в сторону голубой сверкающей линии горизонта, которая охватывала большую часть его деревни. Риу-Прету поднималась на сухую опалённую гору, но каждый переулок в деревне, каждая площадь неизбежно выводили на эту длинную полоску моря - словно в засаду. Шавьер завёл привычку взбираться на гребни скал за последним домом, он укрывался там от всего - на плоскогорье, где обитали только насекомые и облака. Там, на самом верху, он пытался вспомнить всё, что знал о своём отце, но пальцев было слишком мало, да и посчитать с их помощью он мог лишь какие-то малозначительные факты и слова отца. Он не мог припомнить ни лица, ни огрубевшей кожи, ни даже, как он молчал. Прекрасно отпечатались в памяти только пощёчина, которая обожгла ему щёку, и то, что вначале, когда лодка вернулась перевёрнутой, он испытал постыдное облегчение: никто больше не будет давать ему таких пощёчин. И всё же было ещё одно воспоминание: однажды отец назвал его маленьким Капабланкой, потому что на ярмарке Шавьер не дал ему поставить на неверную карту. Уличный прохиндей перемешал три карты, туза и две фигуры, а затем выложил их на стол, спрашивая у людей, где находится туз. Рука отца уже указывала на карту слева, но Шавьер перевёл её на центральную, так как он внимательно наблюдал за игрой этого шарлатана и запомнил, где появлялся туз все последние разы.
Это воспоминание было для него драгоценнее камней, которые он находил в горах. Когда их разрубаешь, внутри оказываются цветные минералы – настоящие сокровища.
Теперь, когда перед ним находился настоящий Капабланка, он не мог оторвать глаз от его рук. Он смотрел на них, как смотрят на руки священника. Они не походили ни на изрезанные солнцем и морем руки друзей его отца, ни на руки старьёвщиков и иллюзионистов, промышлявших на местных ранках.
Нет, Шавьер тоже не станет работать в деревне или на судне, не станет торговать старой одеждой или зарабатывать игрой в карты. Он хотел иметь гладкие, приятно пахнущие руки, как у этого иностранца. Шавьер гордился им, как гордятся родственником, который вернулся домой из-за океана, чтобы продемонстрировать всем свое состояние. Он сделает для него всё что угодно, если тот его попросит.
Лишь бы снова, во второй раз, стать похожим на него.